Без пощады - Страница 44

— Тяжело… — У меня зачесались кулаки, невыносимо захотелось дать Фервану по роже. — Так вы хотите сказать, что Армия комплектуется русскими?

— Армия комплектуется всеми людьми доброй воли. Русскими, немцами, итальянцами, французами, японцами, чехами, американцами, индусами… Всеми! Без различия пола и профессии! Уже сформированы четыре батальона. На базе других лагерей и вербовочных пунктов, открытых на планетах Синапского пояса.

«Четыре батальона… Для круглого счета — две тысячи человек… Две тысячи наших оказались предателями?!!»

— Не верю!

— Почему? — Изумление Фервана казалось искренним. — Почему, Александр?

«С меня довольно».

— Значит, так, — сказал я ледяным тоном. — Давайте прекратим эти бессмысленные прения. Вы сделали мне предложение. Я отказался. Предпочитаю и впредь называться пленным русским офицером, а не предателем.

Ферван был достаточно опытен, чтобы не упорствовать.

— Что ж, Александр, такая позиция тоже заслуживает уважения. Вы можете считать, что нашего разговора не было. Но вам будет достаточно одного слова, чтобы мы к нему вернулись в будущем.

Он хотел еще что-то сказать, хотел…

Но мир вокруг нас не стоял на месте.

Глагол обращался вокруг центральной звезды. Планетная система, частью которой являлся Глагол, пребывала в извечном галактическом дрейфе, то есть двигалась относительно центра масс Галактики. Галактика мчалась сломя голову в составе Местного скопления. Местное скопление — в составе Метагалактики. А вызов спутниковой связи настоятельно требовал, чтобы Ферван вернулся в вертолет, выключил переводчик и включил микрофоны.

Когда Ферван закончил, вид у него был виноватый, как у побитого пса. И смотрел он теперь куда-то вбок, мимо меня.

— Что-то случилось?

— Случилось. «Много знания — много горя» — так, кажется, говорят ваши священные книги?

— Во многих знаниях многие печали, — машинально поправил я.

— Вот я никогда этого не мог понять, — вздохнул Ферван, по-прежнему стараясь не смотреть мне в глаза. — Никогда. Как можно винить знание? Знание! Ценнейшее сокровище из тех, что предложены нам жизнью, а значит — самим Ахура-Маздой!

Тема показалась мне чересчур абстрактной — на фоне тех в высшей степени конкретных событий, свидетелем и участником которых я сделался помимо собственной воли в последние дни. Какие мысли возникают, когда ваш собеседник, вражеский офицер, ни с того ни с сего вдруг заводит разговор о знаниях и печалях? Правильно: такие мысли, что чернее тучи.

— Но теперь я начинаю понимать вашу мудрость, — продолжал Ферван. — Ведь не что иное, как желание знать, погубило вашего друга…

Я что, нанимался поддерживать разговор в подобном выспреннем ключе? Да ни боже мой, как говаривал покойный лейтенант Фрайман.

— Ферван, не темните. Что вам сказали?

— Я получил приказ… попрощаться с вами, Александр.

— Что значит?..

— Вы не должны вернуться в лагерь нравственного просвещения. — Теперь он наконец-то смотрел на меня в упор, внимательно следя за моей реакцией. Автоматчики эскорта, сидевшие на корточках в тени вертолета, как по команде, поднялись на ноги.

«Та-ак… Вот ты и приплыл, лейтенант Пушкин».

— И куда же мне прикажете направляться? Может, подбросите хоть до ближайшей закусочной?

Собственно, я уже понял: речь шла о моей ликвидации. Меня это даже не очень-то удивило. Но имело ли смысл становиться в позу? Имело ли смысл рвать на груди китель и орать, что русские пилоты смерти не боятся? Стреляй, дескать, гад, в горячее сердце сокола занебесья?

Да, русские пилоты смерти не боятся. Ну и что? Можно подумать, пехлеваны боятся.

— Вы не должны вернуться в лагерь, — повторил Ферван. — А я — должен. Это значит, что на борт моего вертолета вы больше не попадете ни при каких условиях. Ни живым, ни даже мертвым… И закусочных на этой планете нет.

Ферван говорил голосом механическим и омертвелым. В его душе клокотали неведомые страсти, и ему приходилось прилагать все усилия к тому, чтобы они не вырвались наружу. «Буду валять ваньку до последнего», — решил я.

— Вот как? Что же мне прикажете делать? Я ведь все-таки военнопленный, офицер… Нахожусь на попечении военных властей Конкордии! Имею кое-какие права! Извольте объясниться! Как пехлеван с пехлеваном! Какой вредитель отдает подобные приказы?!

Со мной продолжал говорить автоответчик.

— Приказ исходит от господина коменданта майора Шапура. Поскольку моя рота временно передана в его распоряжение, он имеет полное право требовать от меня беспрекословного выполнения любых своих приказов. Лейтенант Александр Пушкин, я должен сделать так, чтобы вы не увидели своих товарищей. И я вам гарантирую, что вы их никогда больше не увидите. До лагеря отсюда — двести шестьдесят километров. Преодолеть это расстояние пешком невозможно. Названное обстоятельство оставляет и мне, и вам свободу выбора. Я могу отдать приказ своим солдатам, они застрелят вас. Это будет милосердно. Я могу предоставить вам возможность умереть самостоятельно. Это будет немилосердно, зато никому из нас не придется брать на душу грех неправедного убийства.

— Но почему я, Ферван? За что?! Все дело в том, что вы показали мне молельню манихеев?! И рассказали об «улитках»?!

Мне удалось достать его. По крайней мере он сбросил маску ледяного спокойствия.

— Нет, я здесь ни при чем! — Капитан испуганно отшатнулся. — Клянусь! О содержании нашего сегодняшнего разговора майор Шапур узнать никак не мог!

«Выходит, виноват покойный Злочев? — спросил я себя. — Если прав был каперанг Гладкий и пишущими устройствами-шпионами являются попросту наши удостоверения военнопленных… Ну и что с того?! Что изменилось с той минуты, когда раненый Злочев сказал мне «исток существует»?! Эта запись была считана с моего удостоверения еще когда! Пусть Злочев открыл мне страшную тайну. Но тогда Шапур мог устранить меня десятком других способов! Простейший: вызвать на разговор в цитадель и застрелить. Мое тело отправить с грузовиком в космопорт, а нашим объявить, что я переведен в другой лагерь! Только и всего! Почему решение убрать меня принято только сейчас? И почему исполнителем выбрали Фервана?»